Месть еврея - Страница 17

После обеда старый граф и барон отправились на террасу пить кофе и курить, а молодые люди собрались в соседней зале, и Валерия, заметив концертный рояль и полные нот этажерки, попросила Самуила сыграть что-нибудь. Он любезно исполнил ее желание, и никогда, быть может, его игра не была так хороша, так исполнена огня и выражения, а вместе с тем, так прихотлива и оригинальна. Звуки отражали, казалось, чувство артиста, и в них слышались то оживление и торжество, то робость и беспредельная грусть.

Когда замерли последние аккорды, восторженные браво раздались с террасы и в зале, и одна Валерия, слушавшая, опершись на рояль, не произнесла ни слова; но когда Самуил хотел встать, она проговорила:

– Нет, нет, я хочу слушать вас. Спойте что-нибудь.

Самуил снова сел, взглянул на Валерию и чистым, звучным голосом запел партию Эдгара и Лучии, где обманутый жених изливает на изменницу свою горечь отчаяния и упреков.

Сердив Валерии усиленно забилось. Эти потрясающие звуки, то дышащие страстью, то проникнутые горькой печалью, подавляли ее. Она задрожала, словно ее самое обвиняли в измене.

– Вы поете, как замечательный артист, – сказала она, когда он кончил. – Но отчего вы выбрали эту арию?

Самуил взял ее руку и прижал к губам.

– Простите меня, – сказал он, заметив, что рука Валерии дрожит, – я сам не знаю, что заставило меня пропеть эту арию. Как вы бледны! Впредь я буду петь только то, что вы сами выберете. – Снова осыпанный похвалами, Самуил предложил гостям отправиться на озеро, но старики от этого удовольствия отказались.

– Друзья мои, – сказал барон, – как ни увлекательна предполагаемая прогулка, но после дневной жары и лукуловского обеда я предпочитаю созерцательное спокойствие на террасе. Думаю, что этим я отвечу и за моего друга Эгона; а вы можете совершить эту прогулку по воде под покровительством ваших будущих мужей и даже вообразить, что плывете по морю житейскому, что весьма поэтично и приятно для влюбленных.

– Ты всегда умеешь, дядя, оправдать свою леность, – заметила, смеясь, Антуанетта, – но упускаешь из виду, что в нашей мнимой прогулке по житейскому морю для полноты иллюзии будет недоставать бури.

– Как знать, – возразила Валерия. – Быть может, для испытания нашего мужества судьба пошлет нам и бурю; сегодня удушливо жарко, и мне кажется, что вдали виднеются тучи.

– Какой вздор! Небо чисто и ничто не предвещает грозы, – возразила Антуанетта и, опираясь на руку Рудольфа, сбежала по ступенькам террасы.

Самуил последовал за ними с Валерией и тенистыми аллеями парка провел своих гостей до берега.

У спуска к озеру, среди привязанных к берегу лодок разной величины и разных форм, была одна, большая, украшенная цветами и коврами, очевидно, приготовленная для прогулки. Рудольф взглянул с неудовольствием на двух гребцов, ожидающих в этой лодке.

– Дорогой хозяин, подобное распоряжение не делает чести вашей фантазии. Сознаюсь, я вовсе не жажду кататься в обществе, а так как отец и дядя догадались остаться дома, то я предлагаю взять эти двухместные ялики, чтобы каждый из нас сам вез свою даму.

Дело в том, что молодой граф не прочь был отделаться от несколько церемонного общества сестры и будущего зятя и остаться вдвоем с Антуанеттой.

– Охотно присоединяюсь к вашему мнению, если только графиня одобрит его, – отвечал Самуил.

Валерия не имела ничего против этого. Она была под впечатлением пения своего жениха, глубокие, потрясающие звуки его голоса еще звучали в ее ушах, и она желала провести время в свободной беседе с ним. Обе пары сели в лодки и расстались, условившись вернуться через два часа к этому месту.

Рудольф повернул налево, чтобы плыть вдоль берега. Самуил же направился на середину озера, где вдали виднелся островок с тенистыми деревьями.

Обширная поверхность озера была спокойна и гладка, как зеркало, ни малейшего ветерка. Медленно шевеля веслами, Самуил не мог оторвать глаз от своей спутницы, которая в воздушном белом платье и с длинными русыми косами казалась феей, вынырнувшей на поверхность.

Самуил был счастлив: внутреннее убеждение говорило ему, что отвращение графини заменило другое чувство, в котором она сама не отдавала себе отчета, и что не ненависть была теперь в ее глубоких ясных глазах. Он почувствовал неодолимое желание услышать, наконец, из ее уст ободряющее слово.

Положив весла, Самуил наклонился к Валерии, погруженной в глубокую задумчивость.

– Благодарю вас, за ваше сегодняшнее посещение, – сказал он. – Я так счастлив, что принимаю в своем доме ту, которая вскоре будет здесь царить.

– Ах, я охотно приехала, я видела, как наша разлука вам тяжела.

– Благодарю вас за это внимание ко мне и еще более за то, что вы согласились на эту прогулку со мной. В первый раз мы совершенно одни, далеко от людей и их мелких предрассудков. Простите, но я не могу не спросить вас: смею ли я надеяться, что вы не чувствуете ко мне больше того отвращения, которое заставляет меня испытывать адские муки и внушает мне, то возвратить вам свободу, то желание связать вас с собой неразрывной цепью, потому что жить без вас – выше моих сил. Одна мысль лишиться вас, вызывает во мне целую бурю недобрых чувств.

Яркий румянец покрыл щеки Валерии, она хотела отвечать, но непобедимое смущение отнимало у нее голос. Чувства, волновавшие ее, так ясно отразились в ее глазах, что Самуил вздохнул свободно и радостно.

– Я не хочу вынуждать у вас признания, Валерия, и не имею далее на то права, так как я не христианин, но когда крещение уничтожит последнюю разделяющую нас преграду, тогда скажите, будете ли вы в состоянии чувствовать к человеку, ставшему вашим мужем, хоть каплю той любви, которую вы ему внушаете.